В то далёкое лето. Повести, рассказы - Левон Восканович Адян

между ними носится из стороны в сторону, как сумасшедшая, ставя на стол то тутовую водку, то ароматное, черное ежевичное вино, то большое блюдо с едой. За эти три года Егине так изменилась. стала красивее, так, что ее и не узнать с первого взгляда.

Завен помогает ей, он тоже изменился, уже возмужавший молодой человек, взгляд стал уверенный. И как же они подходят друг другу.

— Егине и Завен поступили в медицинский институт, будущие врачи, — с гордостью заявляет мама. Она, конечно, знает, что я знаю об этом, но хочет напомнить еще раз. Егине вся краснеет.

Самым последним к нам во двор заходит дядя Аракел. Его единственный сын погиб при взятии Рейхстага, всего за один день до победы, но старик верит в его возвращение. Верит и ждет, хотя в центре деревни, на памятнике, поставленном в честь погибших в Отечественной войне Хндзахутцам, есть имя и его сына… Каждый раз, когда кто-нибудь возвращается с воинской службы, он приходит и всегда спрашивает, почти, одно и то же: «Сынок, ты сына моего не видел, высокий парень с красивыми глазами, зовут его Арам?» Все с почтением отходят в сторону, чтобы дядя Аракел подошел ко мне. Сам я встаю и иду навстречу ему. Совсем постарел дядя Аракел, глаза потухшие, шаги дрожащие. Опираясь на свою палочку, он смотрит мне прямо в глаза. Взгляд у него тяжелый, я невольно отвожу глаза в сторону.

— Сынок, может там ты встретил моего сына, с красивыми глазами, зовут Арам… — не договаривая, он безнадежно машет рукой, оставляет и уходит… Я молчу, потому что… ничего не могу ему ответить…

Солнце давно взошло. Я встаю, открываю окна. Утренний свежий воздух, песня жаворонков, радостный лай собак, бесконечное кудахтанье кур вместе с голосами мужчин, косящих траву на дальних склонах гор, врывается внутрь. Лучи солнца сверкают пока на горах, еще не успели спуститься в ущелья… Сердце невольно переполняют чувства, и оно парит от счастья. Где еще есть такое высокое, голубое, красивое небо?

А, может, оно красивое, потому что с детства мы привыкли к нему, с детства наши глаза видели его и любили. Это лучезарное небо нашего детства, поэтому оно безгранично дорого нашему сердцу…

И вообще, где в мире есть такая красота? Наверное, нигде. Ущелья постепенно, также, заливаюится яркми лучами солнца. С веранды вдали, в ущелье, виднеется знакомая ива, под которой в тот раз мы чуть не подрались с Маратом.

Одевшись и легко позавтракав, я направляюсь к ущелью Бахчута. Каждый камень, каждый куст и дерево мне напоминают Рузан. Погруженный в мысли, я иду долго, дохожу до родника Бахчут, по ту сторону которого, на лугу, окруженном с четырех сторон деревьями, мы часто встречались с Рузан. Вот, здесь, тайком от чужих глаз, я целовал алые губы Рузан… А вот и родник, возле которого после короткой ссоры мы помирились с ней. В этот день она рассказала мне про Марата. Не нужно, не нужно об этом… Это прошедшие, забытые истории уже.

— Мгерик…

Поднимаю глаза. В нескольких шагах от меня стоит стройная девушка с пустым кувшином на плече. Только идет за водой…

— Лилит?..Чуть было, не признал тебя, Лилит.

От растерянности Лилит впадает в краску. Она ставит кувшин на землю и стоит на месте.

— Здравствуй, Лилит, — я подхожу к ней и крепко жму ей руку.

— С приездом, Мгерик. Ты тоже изменился. Повзрослел…

Мы оба, как-то, в растерянности, не знаем, что сказать друг другу. «Может, ты была моей судьбой, а я взял и оттолкнул от себя», не знаю, почему, во мне возникает такая мысль… Я, невольно, опускаю глаза, не смея смотреть на Лилит.

— Ну, как твои дела? — наконец, спрашиваю я.

— Ничего… Документы сдала в институт, но последний экзамен провалила… Ну, не обязательно же, чтоб все поступили, в деревне тоже люди нужны… Как твои дела? Никого из наших не видел?

— Почти, никого.

— Грета и Роза вышли замуж, Агнесса тоже, многие переехали в город, а Марат, наверное, знаешь, окончил военное училище, насовсем останется в армии.

Я боюсь, что Лилит может, вдруг, заговорить о Рузан… Поэтому пытаюсь поменять разговор.

— Не хочешь перебраться в город? — говорю я.

— Я думаю, что в городе никто во мне не нуждается.

— А здесь?

— Здесь ясно, нужны рабочие руки. Потому что все поголовно бегут в город. Легкая жизнь притягивает людей.

— А тебя?

— Меня совершенно не тянет. Мне и здесь неплохо.

Вода, журча среди замшелых камней, бежит мимо наших ног в сторону ущелья.

— Помнишь, Мгерик? — улыбается Лилит.

— Что именно? — спрашиваю я. — Так много есть, что вспомнить.

— Как я плакала.

— Помню…

— Глупая я была тогда.

— Это было так давно, Лилит. С тех пор так много воды утекло… Наверное, мы были детьми в то время, наивными и самоуверенными детьми. Сейчас уже повзрослели.

— Да, повзрослели, — говорит она, ставя кувшин под воду. Кувшин быстро наполняется, Лилит ловко поднимает его на плечо.

— Уходишь уже?

— Да, посмотри, куда солнце поднялось, я должна идти в поле.

Не знаю, почему, но я не хочу, чтоб она уходила, мне приятно видеть ее снова. В моей голове снова рождается та же мысль «Может, ты и была моей судьбой…»

— Мы еще встретимся, Мгерик. Ты же пока здесь?

— Через пару дней поеду в Ереван. Хочу поступить в сельхозинститут.

Лилит поворачивается и идет по тропинке, ведущей в деревню. Из родника пью холодную, леденящую воду и тоже иду в сторону деревни. И скоро оказываюсь во дворе бабушки Ануш. Не скажу, что случайно попал сюда, но пришел против воли, ноги сами сюда привели… Хотел незаметно уйти, но неожиданно столкнулся лицом к лицу с бабушкой Ануш. Она, видимо, недавно вышла из дома соседей.

— Это кто, что-то я не узнаю? — рукой прикрывая глаза, говорит она, долго глядя на меня.

— Это я, бабушка Ануш, Мгерик, — говорю я и подхожу к ней.

— Ой, чтоб я ослепла… как и ослепла. Постарела, глаза ничего не видят, сынок. Ты когда приехал? Пойдем, пойдем в дом.

Поднимаемся в дом. Садимся на веранде на обветшалую тахту. Отсюда видна вся деревня, разбросанная по котловинам и на холмах.

— Как живешь, бабушка Ануш?

— Вот так, сынок, в четырех стенах кукую, — глубоко вздыхает старуха. Она приносит фрукты и ставит на стол.

— Кушай, дорогой, кушай, — говорит она и, задумавшись, качает головой.

Ничего не беру. Но мне снаружи виден в комнате, на противоположной стене большой портрет Рузан. Улыбаясь, она смотрит на меня. Этот портрет я видел и до армии. От боли так сжимается сердце, что я чуть не кричу.

— А